«Скажите Нине, – писал Александр Грибоедов Прасковье Ахвердовой 29 июля 1828 года, за два месяца до своего отъезда в Персию, – что скоро, не больше как через два года, я сделаюсь отшельником в Цинондалах». Этого не произошло. Сбылись самые страшные опасения, озвученные в беседах с друзьями: «Я вижу только важность и трудность своего положения и, главное, не знаю сам, отчего мне удивительно грустно ехать туда». Или даже так: «Нас там всех перережут…» Александр Пушкин вспоминал: «Я расстался с ним в Петербурге, перед отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия…».

3 сентября 1828 года в тифлисском Сионском соборе состоялось бракосочетание «полномочного министра в Персии его Императорского величества статского советника» Александра Грибоедова и Нины Чавчавадзе, дочери поэта, генерал-майора, князя Александра Чавчавадзе. В день венчания Грибоедов был болен и так слаб, что уронил обручальное кольцо. «Это дурное предзнаменование», — произнес Грибоедов… Несколько месяцев спустя, 30 января 1829 года, он был зверски растерзан мусульманами-фанатиками, захватившими русскую миссию в Тегеране.

«Шестнадцатилетняя вдова осталась на всю жизнь верна памяти своего мужа; она обрекла себя служению этой святыне и, не отрываясь от той среды, в которой родилась и жила, свято выполнила свой обет. А сколько претендентов являлось на ее руку! В числе их многие приносили ей, вместе с блестящими личными качествами, и высокое положение общественное и богатство, и громкое имя, — но никому не подарила она своей склонности. Для нее не было имени выше Грибоедова, и все блестящие претенденты казались ей бледными перед тем гениальным образом, который она постоянно носила в своей душе… Она посвятила жизнь родным, друзьям, знакомым и сделала из нее, если можно так выразиться, одно сплошное благотворение. То был ангел-хранитель всего семейства, а в то же время и существо, которому поклонялись все служившие тогда на Кавказе, начиная от главноуправлявших и наместников до самых маленьких чинов. Она носила с собою какой-то особенный ореол благодушия, доступности, умения войти в нужды каждого и делать эти нужды других всегда своими. В манерах ее не было и тени суетливости, приторности и сантиментальности, столь свойственных огорченным вдовушкам; она вполне обладала изящною простотою тона, составляющею секрет женщины самого высокого круга и воспитания, и всем этим нехотя подкупала всякого. Отказа в ходатайствах своих она не слыхала ни от кого из высокопоставленных; это было всем известно и ее осаждали просьбами. Она за всех хлопотала… О ней нельзя не плакать. То было существо, редко встречавшееся на белом свете: она вся преисполнена была любовью. Как грузинка, она показала выполнением данного ею обета, на какое глубокое чувство христианского самопожертвования способна грузинская женщина во имя любви. Для этого ей не понадобилась ни монашеская ряса, ни келья. Не разрывая связей с той средой, в которой она родилась и жила, всю себя посвятила она ее служению. Больше всего на свете дорожила она именем Грибоедова, и своею прекрасною, святою личностью еще ярче осветила это славное русское имя» (К.А. Бороздин. Из воспоминаний о Н.А. Грибоедовой).

Перед отъездом в Иран Грибоедов, словно предчувствуя беду, говорил молодой жене: «Не оставляй моих костей в Иране, если я там умру, похорони меня в Тифлисе на горе Давида». Нина исполнила просьбу мужа… А в июле 1833 года, после двухлетних хлопот вдовы, экзарх Грузии наконец-то разрешил ей установить памятник на Мтацминда – он и сегодня стоит на могиле Александра Сергеевича.